два
раз
два
три
четыре
пять
шесть
семь
восемь
девять
десять
одиннадцать
двенадцать
тринадцать
четырнадцать
пятнадцать
шестнадцать
семнадцать
восемнадцать
девятнадцать
двадцать
двадцать один
двадцать два
двадцать три
двадцать четыре
двадцать пять
двадцать шесть
двадцать семь
двадцать восемь
двадцать девять
тридцать
тридцать один
тридцать два
тридцать три
тридцать четыре
тридцать пять
больше файских бабок

и немного уруру
даже с котикомА тогда было так легко-легко, ну да, голова чуть кружилась, было, и они шли, почти сбегали улочками с их горы, миновали тот поворот, откуда пахнет - Ралица еще принюхался и чихнул: "Красильщики что ли мельницу запустили. Нет, мы к ним потом пойдём?" - соглашалась: "Потом!" - и то - запашок шел, словно кто-то на чесночную делянку кота метить выгнал. Ветер хорошо дул, уносил, лесом пах - навстречу ветру они и шли. Свернули вот с той улицы, где она помнила - работали на погляд, шли проулочком, а вышли вот прямо и на площадь. Со своим источником с левого бока, у вырастающего прямо из земли валуна, источник уважали, в резной камень отделали и в изразцы. Как и здание - вот в два каменных этажа, к которому площадь и притягивалась. Тоже полосой цветного, глиняного, выше каменного подвала было убрано. "Староста, никак?" - спрашивала Чешменка и Ралица кивал. "Староста. Школа еще. Вот будет. Как весну отсеем, и дом досушим. Благодетельский: зимой не протопишь. А нам вниз, недалеко еще"...
Она хорошо жила, Бабушка-Жизнь. дальше?Чешменка уже уверилась, что в сказке - и не сомневалась. Правильно. Ну и что, что не на горах. Что снизу - правильно, над рекой,на верхнем берегу, близ солнечного мыска, на светлом месте, и дом такой прочный, в горочку врос, светлый, в "полотенечках" росписей. И по подкрылкам тоже росписи - Чешменка вот им сначала улыбнулась. Всегда, думала, так будет улыбаться. Как вот тогда вышутила своего сероглазого. А он запомнил. И с ней теперь все равно остался. А потом еще - черешням. Там сад был - и они росли. Цвести уже вот-вот начинали. Кто-то уже ой, спешил, ленточку-плетешок золотой весне повесил... две даже. Значит, и у них тоже... Ралица тоже на нее, спиной к крыльцу дома повернулся. Глазел. Улыбался весь - и она улыбалась. И показывала. "А у вас тоже плетут, да? И загадывают? Я... знаешь, на тебя загадывала..." Ралица и не отвечал, подманил поближе, пригнул осторожно веточку, что уже начинала цвести, провёл по ей... по лбу, задел листьями, сказал только: "Чеш-мен-ка..."
Кажется, прямо сразу где-то за ними, у домика, засмеялись. Заурчали.
- А, вот и вы, младшие...
И ее вот тут как назло и накрыло. Чешменка была рада, что успела отвернуться. Отстраниться. С ней случилось. Она боялась с утра и это догнало.
Она не успела увидеть, кто там говорит. Она чихнула. Громко, развесисто, что аж виски заломило. Чихнула - и расчихалась. Так в голове отдавалось, что слезы текли, и сопли - вот как говорят, до пупа протянулись, чихала и чихала - все остановиться не могла. Так, что снова сначала был только голос:
- Ох, милая... так, сбоку от тебя на три шага - рукомойник, сполоснись. Подожди выдоха три, вода согреется. Умойся - поглядим. Ты в красильный угол девочку не водил? - Ралицу этот густой голос спросил - показалось, строже. А тот ну вот слышно растерялся:
- Нет... только в ткацкий.
- Ну, тоже так себе угол, но не думаю. И то - я с утра, как услышала, голову ломаю, как нового нашего жителя в гости позвать, не перепугав. А вы сами пришли. И как я вижу, с работой. Я лехта Цватанка, девочка. Конечно, эс Этэрье. Местный медик. Ни один из них мимо меня не прошел, и как я вижу - и тебе понадобится.
Голос урчал - и Чешменка начинала видеть. Круглая, невысокая, прочная, красивая женщина. В городских штанах на много карманов и вышитой рубашке. С толстой седой косой. А так что старая и не скажешь. Вообще не скажешь. Знахарка.
...И она, Чешменка, уже не притворится и не сбежит. Поймали. Что с ней плохо. Вот сейчас, когда ниери Цватанка смотрит на нее - вверх - и улыбается:
- Так что пойдём, хорошая - ты пришла, и я тебя посмотрю.
И к Ралице еще повернулась. Подмигнула. А Чешменка понимала, что ой никак возражать. А голова болела, и слезы еще пытались течь, хоть и так было страшно. Так, что только на Ралицу смогла повернуться. Попросить:
- Ты ведь подождешь, да? Подождешь, здесь?
- Да я вообще не возражаю, чтобы и он зашел. И за руку подержал, если надо, - урчала ниери Цватанка, а становилось страшней. Если она одна, Чешменка, понесет то, что может получить... что должна получить... это вроде бы да и ужас, но не такой. А с Ралицей вот не донесет. Вот вообще не донесет. Ну так, свои сапоги с железными подошвами всякий несет один.
Ралица чего. Подошел, обнял. Погладил. И как вот так бывает - чтобы сразу и легче стало, и ой как тошно? Отпустил, сказал ей, над ухом, тёплый: "Хорошо, подожду". Потом Знахарке предложил:
- Ниери Цватанка, может вам пока... сделать тут что? Лопату взять. Все равно ж придется...
- Лопату бери, если успеешь. Лучше в сад поднимись. Там верхних веток поубирать пора бы. Мне на лестницу лезть, а тебе как раз. Думаю, дела ровно по времени станет...
Он вот явно привычным шагом шел к одному из сарайчиков, а Чешменка что - только ему в спину смотрела. С крыльца. Ой как было страшно.
В доме... в той части, куда наверх и налево повернула Знахарка, дальше пахло неуютно. Это во внешнем входе было привычно. Чисто только очень сильно, чтоб над плитками пола стену белили... где разуваются... Выпрямлялась Чешменка - на верхние полки глядела. Там правильно было: травы всякие сохли. Но кажется, под веники. Густо пахли. Подышала бы.
А вот сверху, нет - не так. Холодным. Непонятным. Городским. Больничным - вспомнила Чешменка. Светлым, аж в глазах щипало. Пусто было. А что не пусто, то непонятно. Лехта Цватанка на непонятное посмотрела, махнула рукой. Вслух сказала такое... что-то про "чисто естественные причины". И пока она поворачивалась, исчезала за небольшой перегородочкой, шумела там - водой, кажется, пока дверь обратно не открыла, Чешменка вот рядом вспоминала - а она знает, что у лехтев вроде да, говорили, врач есть, одно, что само собой лишнего не просит, второе - что хороший, вроде было дело, так как бы не Расхватцева старшего с пастбищ через перевал тащили, как он руку-то раздробил, овца была дурная, забор гнилой... И не зря тащили - в сезон ничего, всю работу поднял. Вот с чего бы только ей тогда о том слушать? Вот с того, чтобы сейчас хоть не думать, как не сдрыснуть-то от ужаса... будто ей мало, что и так сопли до пупа и в голову гвозди забивают.
- Медпункт Этэрье, какой есть, - назвала тут Знахарка, выйдя из-за дверки. Назвала... как родного живого. - Ваши здесь бывали, может, знаешь. Я так думаю, выдохнуть и чай пить потом будем? С Ралицей вместе? А сейчас тебе лучше не тянуть... - Чешменка еще на нее повернуться не успела, как тут уже звучало. - Тебе сколько раз у нас уже сказали, что не съедим?Я повторять не буду, ладно?
- Четыре, - выпалила Чешменка. Подумала. Собралась. - Вроде четыре. А вы... вы все... в голове читаете?
- Нет, только всплески видим. Не все. Но они предсказуемы, - быстро, вот как у молотилки, сообщила... ниери Цватанка. - Тогда жилетку расшнуровывай, рубашку задирай, в эту штуку садись. Будет холодно и слегка прилипнешь. Извини. Но пока повернись-ка и рот открой, взгляну сразу...
Чешменка вот только смеяться могла потом - не иначе из всплесков знала ниери Цватанка, что она ж как скажет - я и так его открою и не закрою. Надолго. Если бы надолго. Она так и продолжала размеренно ворчать... изучая, что там у нее, Чешменки во рту-то и пальцами еще за шею проминая:
- А то вас посмотри, не посадив... Я к твоему дорогому Ралице уже исподпрыгивалась. Младшего тоже такого родите? Чтоб было – тетя Цватанка, подставь стремяночку, а? - вот тут бы Чешменка рот и раскрыла бы. Если бы уже не был. Широко раскрыла - три вороны залетит, не бережный осмотр лехта Цватанки. Скрой еще это... от лехта. Особенно вот когда ты у него в руках. И она сначала руку отпустит, с уха снимет что-то их, медиков, специальное, железное, легонько так пальцами скомандует - закрывай же ж. И продолжит.
- Что удивляешься-то? Девочка ты хорошая, здоровая, позже допроверю, но ведь не ошибусь, наш лосёнок тоже вымахал - козы блеют, сосны падают; друг на друга смотрите, что каждый день у вас Somilat у бани, так бы друг-друга и съели. Я, Цватанка эс Этэрье, изучать буду - но пока наперед скажу - думаю, мне грозит напрыгаться. А я бабка прочная, упрямая, жить думаю долго - с Ралицей напрыгалась, я его с вот такого возраста таскала, - и отмерила, легко так, жестом, ну как люди младенцев носят. - Доживу и вашего потаскаю, ой, с вашим попрыгаю еще...
А Чешменка знала: она закрыла рот. Закрыла рот и ревела ревом. Вот эти беззвучные выдохов сколько-то. Долго, наверно. Что ей, считать было что...
...У той-то ее и выхода за дверь не было. Ну разве за двенадцать перевалов в железных сапогах. А тут, у этой женщины (...у Бабушки-Жизни, что, не сама сказала?) уже были... их жизнь и их дети...
Вот точно помнила - что утерлась. Ладонью. Что проговорила, а голос слушаться не хотел:
- Вы... значит, вы меня... не выгоните?
А Знахарка стояла рядом. Смеялась. Урчала. Большим - и теперь вот таким уютным котом. Даже когда не понять, что ж могло... посмешить-то так:
- От лехтев. Выгнать. Ну, хорошая Чешменка, знаешь - это нужно постараться. Вообще так постараться. Как очень мало кому за всю историю удавалось. За всю историю, пока есть лехтев, я сейчас говорю.
Она так легко и размеренно это проурчала... что слёзы - течь они текли, но уже не очень мешали. Смотреть, как во все глаза она улыбается. Так улыбается, что ей очень надо пояснить...
...А за ее спиной – знала Чешменка – впервые тогда и встанет понимание: тебя сюда отдали и ты отсюда не уйдешь. У дороги к лехтев... обратного пути-то нет. И не будет. И вообще не будет. И кто этого не знает? И ей должно быть этого страшно-страшно, а ей нисколько. Если и в самом деле отдали. И назад с тремя мерками зерна не вернут.
Вот так она им пойдет только, в три жопы-то.
Это она точно подумала. Засмущалась того, что подумала. Собрала голос, начала говорить:
- Ну, стыдно вот. Что я как к вам пришла, так и вся такая хворая стала. Негодящая.
- Ага, с утра то есть? Чувствуешь себя погано? - отметила лехта Цветанка. Не очень спросила. Отпустила руку, взвесила на пальцах и продолжила. –Что сказать, хорошая: вас тут вообще таких, хоть плюнь, хоть коси. Весна же ж. Еду подъели, пахать надо, за зиму все отмерзли, солнцу то бочок, то оба подставить стараются, как шпарит. А как ветром-то полоснет, так кто бок себе просквозит, кто горло. Так и прут хворые по весне, что кислица и дикий лук над соснами. А если как ты - как я понимаю, с перевала то на перевал, от нас до Горички чесать, сапоги беречь, так и восьминогий десятижоп простудится.
- Кто-кто? - хлюпнув, изумилась Чешменка.
- Восьминогий десятижоп. Представляешь, как ему неудобно бегать?
Она-то представляла. Но смеяться было неудобно, в горле мешалось. А слёзы отступали и снова шли на приступ. Как-никак с утра шли:
- Да что ж я, раньше не бегала! Я и по самой зиме-то бегала, - Чешменка знала, она чуть было дальше не начала. Про "дрова воровать". Поправляясь на ходу. - По сугробам. В драных сапогах. И что, и хоть бы хны.
- Этой зимой-то? - уточнила лехта Цватанка. - Недавно. Заметно. Ну ничего, накормим, - это она так, про себя считала. А потом громче. - Ну что, Чешменка, значит до вещного твоего тела уже дошло. Что все, прибежала. Дальше бегать некуда. И лечь можно. Наконец-то, - это она тоже, между тем роняла и продолжала дальше. - Да ладно, негодящая. Вот была бы без головы, это я понимаю, негодно. Ну, чего ты смотришь - бывают, ходят... экземпляры, - Чешменка задуматься не успела - на городском слове. - Вроде, все у них на месте, и голова, и глаза, и уши, в голове только...
- Лягушки? - торопливо спросила Чешменка. Торопилась и пояснить. - Это мы в ткацком углу были, Ралица сказал.
- А-а, да - лягушки-лягушки. А у некоторых вообще ничего, кроме лягушек. А ты что - руки есть, голова есть, голова хорошая, Ралица наш вон глаз отвести не может. Новая кровь всегда сгодится. Дышишь, как я слышу, хорошо, смотришь тоже, общий нагрев и горло в пределах нормы, через денек еще проверю - но думаю, тебя дня три-четыре отлежаться - и будешь вполне себе Чешменка, живая... Умыться еще хочешь?
- Еще как, - выдыхала она, сначала. Глаза-то щипало. А голова вот словно испугалась, отпустило.
- Давай, вставай, шнуруйся и двигай за занавеску. А я пока что с тобой еще делать, подберу. Ралицу-то пить чай с нами звать?
У Чешменки же как раз в горле встряло - ни туда, ни сюда, и не только потому, что болело. Только жестом ответить смогла - да, звать.
"Бабушке-Жизни-то я поверила. Что все обычно и будет дальше. Ты ей попробуй не поверь", - только улыбалась, это рассказывая, Чешменка. И потом еще: "Но уши-то у меня заложило".
- Ралица-а, - она раздвинула ставни и высунулась в окно. И орала. Хорошим, "дальним" голосом. С горы обедать звать. - Бросай пилу, иди на кухню. Грей воду, доставай стремянку, - поворачивалась к Чешменке, и отпускала чуть виноватый жест. - Так, я не подумала. Голова?
- Да ничего... голова, - запнулась Чешменка, хотя отсморкалась хорошо, в голове стучало. - Я...ну, удивляюсь.
- Что он знает? Где у меня что? Так, это тебе для носа. Намазать. Под ним. Прямо сейчас. Щипать будет, но отпустит. А там и голова отойдет. Давай сразу, - Чешменка следовала совету, ей продолжали урчать. - Для горла я тебе снизу выдам. Гадость горькая, но работает. И остального тоже. А Ралица что? Нас мало, а твой хороший, широкоплечий - прочный работник. Любопытный. Везде поработать успел, а у меня - и поучиться. Я мастер щедрый, обязательный, мимо меня наши младшие не ходят. Кроме тех, кто рукожоп и кого выгоню, бывают редко, живут недолго, - дальше говорила Цватанка. - Сама понимаешь, если на дальних лугах косой по ноге придется - до деревни-то не донесут. Полегчало? Что теперь не так?
Штука в маленьком пузырьке была масляной. Пахла горько, чудно... вкусно. Щипала - но почему-то в глазах, не в носу. Ну... суровый был запах, видно. Доходил. Она вдыхала - а вдыхалось легче - и еще легче. И мысль собиралась лучше.
- Я не смогу лежать, ниери Цватанка. Вы говорите "дня три-четыре отлежаться". Я не смогу так. На этом месте, весной... и вот этой собой не смогу. Весна же. Работы много. Мне и так... ваш хлеб в горло поперек лезет. Хоть и наголодалась. Не хватало еще... чтоб на меня его старшие что сказали. Про девочку на коврике. Знаете... такую сказку?
- Это которая милого своего подвинуть ее просила, пока ей жопу не подпекло? Слыхала. Ты непохожа, - Знахарка поддразнивала. (...как должно быть в другой сказке. В сказывающейся). - Жопу твою не проверяла. Еще проверю. А спина и шея у тебя хорошая. Напахавшаяся спина, а? - и стоило ей подтвердить, ниери Цватанка вздыхала, шумно, и ворчала, тоже кошкой. - Беда моя до меня пришла. Еще одна. Да все вы - моя беда. Как свалиться где по нездоровью, так время не выберешь, а как сказать вам - полежи... У всех то пахать, то сеять, то бочку делать, то трубу шатать, то вот новые старшие... Мрэжеку-то и Колишне... а, вот нет. Ничего не скажу. Вот что скажу. Давай-ка я тебя на эти дня три - на день, на день, ночь оставлю - попрошу? Я в поле не хожу, а работы тут столько, что мне бы не помешала пара крепких рук. Тут порой хоть у котика лапку одолжить. А котик сам по себе мышей ловит. Ща познакомлю. Как за стол сядем, прибежит. Так что приходи, без работы не останешься, без спокойной работы. Не бойся, моей младшей Колишне... ну чего так глядишь, на десять лет младшей, в те времена это серьезно, а ты о чем подумала? - но Знахарка очевидно была довольна, что Чешменка попалась на подначку. Слышно было. По тому, как продолжала. - В общем, старшей Ралицы я сама скажу. Что теперь ваша зараза моя задача.
- Ой, - сказала Чешменка. Спросили ее с руки - что теперь ой. И стыдно было пояснить. И пришлось. - Это ж я значит, что не сказала - ходила, заразу носила, да? А мы ж ходить пошли... и Ралицу... я тоже.
- Милая Чешменка, вот уж не знаю насчет лягушек... но живую изгородь в башке ты себе знатную вырастила, - через паузу проурчала Знахарка. Снова с мысли сбила. - Боярышник там, ежевику... куда мысль не повернет, все окарябается. Ралица что... как, детки, чашу выпили - любили друг-друга? Вообще по лицам вижу - друг до друга добрались, а? Дорвались? - Чешменка подтверждала - хорошо было вспомнить. И дальше хорошо. - Сладко было?
- Ой, сладко, - говорила Чешменка. Безошибочно зная: эта - допущена. Бабушка-Жизнь в эту сторону жизни людей всегда смотрит и всегда правильно. И сейчас лехта Цватанка что-то для себя считает - и улыбается:
- Ну, с одной стороны, всю заразу, что мог, он съел, с другой стороны, считается, что вещному телу любить друг друга на пользу - и для того, чтобы противостоять заразе. Еще посчитаю, что Ралица - лосенок здоровый, а зимовали мы куда сытнее тебя, не так ли?
- Не одну зиму, - хмуро отозвалась Чешменка. - А это что... что-то значит?
- Конечно, милая Чешменка. К не упахавшемуся в три жопы хворь сложнее пристает. А когда жрешь несытно, тут до нужника пройти и все дело сделать - упахаться. А уж по сугробам в дырявых сапогах.... Так, как медик Этэрье, скажу, думаю, твоего Ралицу хворь не зацепит. А и зацепит, он-то не откажется - тройку дней от копки и чистки корней на виноградниках поотлынивать, я бы и здоровой сбежала, сядут в мастерской трактор перебирать, знаю я их. Так что сами смотрите, котики, ты за головой смотри, а так - миловаться не возбраняю, - смотрела кругло, улыбалась. Спрашивала. - А к кому вы еще ходили, в ткацкий угол? Тут вообще проще, от нашей Х'рошечки любая зараза впереди собственного отчаянья сбежит. Ты ж ее видела, подтвердишь?
- Видела, - говорила Чешменка. - Не поспорю...
Странно было. Вроде и хорошо, только чувствуешь себя глупо-глупо... Чего было подпрыгивать? - вот бы не наделала бы дел. А лехта Цватанка уже тормошила:
- Ты скажи, Ралица пирог-то принес?
- Принес, - сказала Чешменка. - Брал, вроде.
- Ну вот и чай будем пить. Не могу, люблю я ее пироги. Все бы съела, - и так легко провернула ее лехта Цватанка, думала Чешменка, погладила, словно забирая, на ладони подержала её мысль - как только вот тем вечером трескали пирог младшие... проглотики - в той, другой жизни оставшиеся проглотики... ей бы все равно придумать, как бы так, чтоб они не ныли. Пусть здесь не будут. А лехта Цватанка шла к лестнице, и звучала уже с нее вниз:
- Ралица-а, пирог принес? Где забыл?
- В беседке-е, - поднималось в ответ. Конечно, орать до гор Ралица умел.
- Неси, пока кот не нашел. Мы спускаемся, - проорала она и подтолкнула Чешменку к лестнице. По дороге еще откланиваясь - большим извиняющимся. - Там мой жилой дом, гостевых комнат не держу. Там слегка как ураган поплясал, но глядишь - сядем...
- Ниери Цватанка, вода кипит. Чашки я нашел. Что доставать еще? – перекрывало это снизу. Ралица перекрывал. Чешменка отдельным слушала: ой, нет, эхо в голове есть.
- Мёд доставай, за остальным не лезь, я сама, - лехта Цватанка говорила обычным, и обогнала Чешменку, оставляя ее смотреть за перила. И тихо-тихо, шепотом, думать - а вот да. Здесь, пожалуй, лишние руки понадобятся. Все расставить. С той-то пустой чистотой, что наверху - вот как сравнить, не поверишь. Что между только-только лестница.
Комната была большой, общая, рабочая, комната дома – очень большой, протопи зимой такую... А печь чудная, низкая, по-городскому, видно, - широкая, чтоб всю еду, стало быть, сверху ставить - и сразу много еды - у ближней плиты вон Ралица возится, с чайником. Дымом не пахнет. Пахнет как-то много всем. И всего тоже много. Порасставлено. На длинной этой плите, на полках рядом, открытых, на нижних рундучках по углам, прямо на пол… Вон, под лестницей, прикрытые темным и плотным, стоят бутыли, большие, непонятные, что-то в них есть, темное. Не то, что у людей бывает. Посуда разная, что стоит - и дорогая, городская, вон, чайник - точно медный, только не чищенный - если вспомнить, что за окном весна, руки чешутся почистить, и еще всякая простая, вот их глиняная, синяя… Даже на столе вон - это наверно, Ралица треть расчистил, сдвинул, под пирог; а там, где не сдвинул – сковородочка, копченая тоже,простая,с овощами недоеденными стоит. А на кровать, что тут не как у людей, совсем у двери поставлена, зимний меховой кожух бросили... самым последним, там еще навалено. И сапоги стоят, зимние, для сугробов по уши, так и стоят. Ага, а травы тоже висят. Вон, на высоком потолке. Опять вениками. "Все-таки у Знахарки есть... свое логово, - называла, ой, заметно, знать, вертя головой, Чешменка. И остальному улыбалась заметно. - Вот только в эту-то печку нежеланный гость никак не влезет. Разве порубить его сначала..."
- Приемная - это та, где мы с тобой были. Основная смотровая. Лаборатория. Комната, куда мелкие учиться приходят,- посчитала стоящая к ней спиной лехта Цватанка. Мало спиной, так на стремянке, доставала что-то из старого, темного шкафа, в котором тоже стояло много, наверно - вон, доски снизу отстают и посередине гнутся. - И все надо держать, чтоб было очень чисто. А я никак не могу сказать, что люблю драить все углы до блеска, - она смеялась, поворачивалась и слезала. С большой банкой. И подгоняла Чешменку - та сообразила, что застряла на ступеньках. - Нужно же мне в моем доме хоть одно место, где можно все спокойно раскидать по местам и пусть стоит. Потом, некоторые внешние люди хотят увидеть... логово. Им так спокойней. И я их понимаю, - она спускалась, шла к плите и чайнику, Чешменка же спустилась и встала. Было непросто сознаться, что вот, она же тоже... думала про логово. Еще сложнее было понять... а куда вот теперь здесь идти дальше? Ей помогли.
- Ралица, - со слышным возмущением высказалась, опустив чайник, лехта Цватанка. - Ты подвинул стол?
- Ну как же, - нет, его не напугало. - Подвинул. Я решил почистить теплое сиденье. Ну... раз печка греется, моей Чешменке, я так понял, надо греться? И там правда ничего сильно не было... Только вот, да, от мамы мешок, с шерстью и одежкой для мелких, я его помню, я его носил, лет пять лежит... - а лехта Цватанка дразнила его движением ладони и возвращалась к чайнику, так дразнила - как давно старшая-близкая, а Ралица оказывался рядом. Был прохладный. Пах работой - несложной, хорошо пах. Жестом спрашивал: "Как ты?" - жестом отвечала: "Хорошо". Потом вслух спрашивал:
- Ниери Цватанка, ведь все хорошо?
- Конечно, хорошо, - возвращали ему. Она шла к столу, в руках несла чайник. Два чайника. Большой, медный. Поменьше, глиняный. Ставила оба. Отряхивала ладонь и возвращалась назад. Споласкивала чашки, кажется. И все говорила. - Как я думаю, чаем обойдется. Ну я тут за твоей девочкой присмотрю. Заодно проверю, может чему подучу...
- Ой, вы сразу себе в наставляемые подгребли, - Ралица был доволен и широко улыбался. - Здорово как. Ниери Цватанка, а давайте я вам полку починю? - он показывал как раз туда. Где у шкафа прогибалась доска и куда снова поднималась Цватанка. Цватанка, не успев открыть дверцу, оглядывалась на него - сердитой кошкой, а улыбка Ралицы становилась только шире. - Вот треснет и посыплются все ваши банки. И побьются. Сами же расстраиваться будете...
- Вот бы тебе чего от настырности прописать, мастер Ралица, - ворчала лехта Цватанка, снова слезая вниз. С глиняным, теперь, мелким бочоночком. - Там мёд стоит. На второй полке. Он как с шести лет это все увидел, так все покоя мне не дает. Про "починить". А я тебе скажу, этот шкаф меня встретил и меня переживет, думаю. Можешь проверить. Как, Чешменка, любишь мед?
- Люблю, - подтверждала она. Терялась. В Нижней-то Горичке возня с пчелами считалась баловством, так себе, не хозяйство, а чем снизу, у Марицы, маются - а там известно, и из цветов масло жмут, а за Марицей там и запретные поля строят. А нормальным разумным, вроде вот в Горичке, можно, если все хорошо идет, и прикупить мелкий жбанчик на осенней ярмарке. Чтобы сладости делать - под последний день винограда да под Somilat, а кое-кто, тот и с утра года бы начинал... И где то время, когда все шло хорошо, и те сладости.
- Отлично, черпай, тебе на пользу. Только не обессудь, есть ложкой придется. Лепешек нет, до сих пор не пекла. С пирогом вроде не так вкусно, - урчала лехта Цватанка, ставила жбанчик, придвигала занятную сидушку - мелкую лесенку - к столу, - Это мёд, это ложка, черпай. Или в чашку клади, я тебе сейчас подолью, на, понюхай пока, тебе на пользу, - с глиняного чайника сдвинули крышечку - и подставили... ей совсем под нос. Прошибало. Хорошо так прошибало. Пахло летом. Горячим, хорошим летом в самых горах. - Или тебе рассказать, чего намешано - хороший, простудный чай - мало ли, что-то тут тебе плохо?
А Чешменке было тепло - и спине на странном диванчике, и боку, где был Ралица, и носу, что наконец унялся после бальзама, и горлу, и вообще было, хорошо, хоть корни пускай, так легко и улетело, пока она поднимала ложку:
- Хорошо. Летом пахнет, - и мимо проходило легкое дальнейшее Знахарки - "а я б спросила". Потому что вслед Чешменка смотрела наверх - а высоко потолок-то уходил - и вылетало. - Это вот... новые сохнут?
- Не-ет, хорошая Чешменка, готовься, если бы, - говорила Цватанка, жестом показывала - клади мёд, наполняй чашку, а говорила легким, слегка жалобным. - Это наказание, травы которое, тоже всякого требует - сложной сушки, и каждая своей, а та еще не сушки.Одно хорошо - само растет, кое-кто и рыхлить не просит. Эти так, мух гонять висят. Вот пойдут молодые зреть - я и тебя припрягу к потолку подвешивать, не все ж твоему Ралице прыгать?
Она урчала, Чешменка смотрела на мёд - он капал с ложки. Большой ложки. Такой тёмный... кажется, прямо красным отсвечивал. Прямо горьковатый - тоже думала. Как ложку облизала. Вкусный. Лехта Цватанка продолжала урчать.
- Чем полоскать, я говорила, я тебе попозже выдам, если оно все на горло перейдёт. Гадость горькая, Ралица подтвердит, - он еще бы - подтверждал, да так, что морщился прямо по локти, она-то на плече пристроилась, и чувствовала. - Но хорошо работает. Думаю, надеюсь, что всё будет хорошо, так обойдемся, оживешь. Ралица, вы-то как, до города вчера спускались, Мрэжек до того нашего складского городского не доходил, не знаешь толком?
- Нет, не ходили мы. Не с чем было. С другим делом были, - говорил Ралица, и так, плечом придвигал ее, Чешменку, ближе, разглаживал - завиток над ухом, что в косу не влез. А она дышала на чашку, сильно, смотрела, как круги идут, от дыхания... На вкус там тоже было лето - хорошее, густое лето, словно вот в горах, как солнце вниз покатилось, сел передохнуть, а там и вовсе лег, а над тобой пахнут - летним, плотным, сладким…Тянулась - чтоб положить еще чуть мёда.
И как без того - думала. Понимала - про какое вчера говорит Цватанка. Когда деда провожали - насовсем - это в городской прощальной службе - только лехта Мрэжек, старший Свишек и вот - Ралица. Это было вчера и такое... далёкое вчера. Понимала - но так, далеко, где-то между ними... между ней и мыслью наступала стена. Теплая, мягкая, совсем прочная...
"Все случилось так, как просили. Меня отдали - и меня взяли", - это Чешменка говорила потом... лехта Чешменка. И оставляла себе - мысль, что бы было - постучись ей это в голову тогда - и так прямо. Медленную мысль - внутри нее было легко прикинуть - нет, ничего бы это в ней не изменило. Но эта мысль вот точно сон бы разогнала.
А так - лехта Цватанка пила чай, тот же, переговаривалась с Ралицей - он еще ворчал про просевший шкаф и говорил что-то про устройство сарая для сушки. И про камни для забора тоже было. Лехта Цватанка вступала, обговаривала. А она, Чешменка - сегодня с утра, а чтоб вообще - посчитала бы она, сколько вообще? - знала, что ей хорошо. Спокойно. Спине тепло, изнутри тепло, гадость эта всякая внутри унялась - от тепла и вообще боится, Ралица здесь, держит, верхнюю рубашку снял –и так забавно лежать и слышать, что вот он разговаривает, а внутри него... происходит. И сонно. Она всплывала, она пыталась вернуться к разговору, но это "тепло и хорошо" накрывало и оставалось с ней. Думала еще - вот когда пришел кот, она сдалась...
Кот был большой. Серый, полосатый, шерстяной. Мягкий. Уверенно пришел на теплую лежанку. Потянулся. Обнаружил людей. Протоптался по Ралице, пришел к Чешменке. Пободался полосатым лбом об жилетку, потянулся еще раз, устроился под бок и широко зевнул. Погладила. Заурчал. И продолжал урчать. И вот точно знала - ей было не вспомнить, где - но кот оказался последним. Ее клонило в сон и наконец так прочно склонило, что вот и не вспомнить, когда.
@темы: сказочки, Те-кто-Служит, Тейрвенон, глина научит, Лирика
-
-
20.02.2019 в 21:24-
-
20.02.2019 в 21:38И кот снотворный.
-
-
20.02.2019 в 21:45антибудильный, ага
-
-
20.02.2019 в 22:28Привет японцам с "у кота лапку одолжить" был прекрасен)
-
-
20.02.2019 в 22:32ну а как же когда тебе надо десять рук, а их нет:
-
-
20.02.2019 в 23:36-
-
20.02.2019 в 23:40-
-
21.02.2019 в 00:53А вот с мёдом немного царапнуло.
Если просто положить ложкой в чашку, то ничего, а вот если ложку облизать и дальше черпать из общей банки - да ещё и в доме врача - ну, странно.
-
-
21.02.2019 в 13:37-
-
21.02.2019 в 21:22-
-
21.02.2019 в 21:45